Подголоски правящих кругов, представленные группой Булгарина, получили в половине 30-х годов сильное подкрепление в Сенковском и его широко популярном журнале. Журнальная конкуренция между «Северной Пчелой» Булгарина и «Библиотекой для чтения» Сенковского, мелочная полемика между ними и даже случаи более или менее серьезных разногласий по частным вопросам, не устраняют очевидного факта общности их политической позиции. Неудивительно, что к такому явлению, как «Миргород» Гоголя, отнеслись они в общем одинаково.
Для реакционной журналистики 30-х годов характерна враждебная оценка «Повести о том, как поссорился...» как повести «грязной», «взятой из дурного общества» (Сенковский), как «неопрятной картины заднего двора человечества» (П. М—ский) и рядом с этим сочувственная оценка «Старосветских помещиков» и «Тараса Бульбы», воспринимаемых, однако, не в их новаторском существе, а по связи с привычными чувствительными или патетическими повестями. Рецензии П. М—ского (в «Северной Пчеле» (1835, № 115, стр. 457—458) и Сенковского в «Библиотеке для чтения» (1834, т. III, отд. V, стр. 29—32) в этом сошлись совершенно; Сенковский прибавил отрицательную оценку «Вия», оставленного П. М—ским без внимания. Заметим, что рецензент «Северной Пчелы» отрицательно оценил и заглавие книги и эпиграф к ней: «Назвав свою книгу, не знаем почему, именем уездного города Полтавской губернии, автор придал ей два самые странные эпиграфа... Нынче в моде щеголять странностию эпиграфов, которые не имеют ни малейшего отношения к книге». Этим непониманием еще больше подчеркивалось, что реалистические и сатирические элементы сборника в глазах рецензента не имели никакого значения.
В «Московском Наблюдателе» 1835, № 2, рецензия на «Миргород» была написана Шевыревым. Для Шевырева, — представителя патриархально-дворянского консерватизма 30-х годов, — в отличие от Булгарина и Сенковского, приемлем весь Гоголь в его характерных чертах (отбрасывается только фантастика «Вия»): не только патетический и чувствительный, но и комический Гоголь. Но это признание Гоголя достигнуто ценою существенного обеднения его содержания, комизм Гоголя понят Шевыревым согласно с определениями французского классицизма (в конечном счете — Аристотелевыми) как «безвредная бессмыслица». Юмор Гоголя определен как «простодушный»; таким образом, элементы критического отношения к действительности в гоголевских повестях Шевыревым не были замечены. При этом в согласии с Сенковским, упрекавшим Гоголя за героев из «дурного общества», Шевырев требует от Гоголя другой — светской тематики: «столица уже довольно смеялась над провинциею и деревенщиной... высший и образованный класс всегда смеется над низшим... Но как бы хотелось, чтобы автор, который, кажется, каким-то магнитом притягивает к себе всё смешное, рассмешил нас нами же самими; чтобы он открыл эту бессмыслицу в нашей собственной жизни, в кругу так называемом образованном, в нашей гостиной, среди модных фраков и галстуков, под модными головными уборами». Как видно из отмеченного выше определения комизма как безвредной бессмыслицы, Шевырев призывал Гоголя не к сатирическому изображению большого света: сущность его советов заключалась в требовании отказа от демократизации повествовательной тематики. Как иронически резюмировал Чернышевский, Гоголь в «Миргороде» — в глазах Шевырева — «беззаботный весельчак, который для столичных светских людей рисует преуморительные карикатуры провинции, не имеющей понятия о модных галстуках» (Соч. Чернышевского, 1906, т. II, стр. 100). При анализе отдельных повестей (кроме «Повести о том...») Шевырев неизбежно вступает в противоречие со своей общей характеристикой Гоголя и «Миргорода». По поводу «Старосветских помещиков» он пытается полемизировать с критиками, «которые ограничивают талант автора одною карикатурою»; в «Тарасе Бульбе» он отмечает «талант многосторонний, решительный и кисть широкую и смелую в повествователе». По существу, однако, Шевырев и здесь примыкает к тем самым критикам, с которыми полемизирует, так как именно «Старосветские помещики» и «Тарас Бульба» были ими одобрены. Оценка Шевырева по существу не отличается от оценки Сенковского. Они совпадают даже в деталях; Шевырев только смягчает резкость некоторых формулировок Сенковского. Сенковский подчеркивает у Гоголя «особое дарование рассказывать шуточные истории», Шевырев — «чудный дар схватывать бессмыслицу в жизни человеческой и обращать ее в неизъяснимую поэзию смеха». Сенковский рядом с этим приветствует «верность и простоту красок» и «неподдельное чувство» в «Старосветских помещиках» и «Тарасе Бульбе»; то же в тех же почти выражениях говорит о «Старосветских помещиках» Шевырев, очевидно, не замечая в повести ничего большего. Совпал Шевырев с Сенковским и в отрицательной оценке «Вия».
К оценкам Шевырева примыкают оценки «Литературных прибавлений к Русскому инвалиду» Воейкова, ориентирующихся на читателя из «хорошего общества», в эстетическом же отношении довольно беспринципных. Здесь особенно показательны упоминания о Гоголе мимоходом. Гоголь (которого журнал упорно именует «Гогелем» или «Гогелем-Яновским») в глазах Воейкова и его сотрудников — только один из многих талантливых русских повествователей. Так, например, в № 77 от 25 сентября 1835 г., в противовес выдвигаемому Сенковским А. П. Степанову, названы романы Погорельского, Греча, Петра Сумарокова и повести Пушкина, Марлинского, кн. Одоевского, Павлова, Погорельского, Гогеля-Яновского, Луганского, Карлгофа, Владиславлева. Подобные перечни — с «Гогелем», теряющимся в ряду других имен — в «Литературных прибавлениях» не единичны. В другом месте (№ 75 от 18 сентября) «сказки» Гоголя определены как «Лафонтеновски-простодушные и вместе остроумные». Серьезнее специальная рецензия, напечатанная в том же журнале, «Мои коммеражи о соч. Н. Гоголя: „Миргород“» (№ 33 от 24 апреля). Автор, подписавшийся А. в. л. м., начинает с таких в общем сочувственных гоголевскому методу тезисов: всякий момент из жизни человека, «находящегося в борении с ближним и с природою», может быть сюжетом повести; назидательность не должна навязываться. «В повестях Н. Гоголя сюжет прост, занимателен, величествен, как природа, рассматриваемая не очами слепца; выполнен сюжет увлекательно». Рецензент обратил внимание на отказ Гоголя в «Миргороде» от прежней напыщенности; полемизируя с Сенковским, он приветствует «отсутствие светскости» у Гоголя: «В повестях Н. Гоголя видно, что автор не думал ни о читателях, ни о модном свете; он видел только предмет описываемый и весь исчезал в предмете». Однако, эти более или менее верные положения не подкреплены анализом отдельных повестей; переходя к частностям, рецензент обнаруживает недооценку Гоголя. Это сказалось уже в отнесении повестей Гоголя к разряду «фамильных повестей» типа повестей Цшокке; в определении героев Гоголя как «ярких, добрых оригиналов»; наконец, в почти исключительном внимании к «Тарасу Бульбе» (мельком упомянута фигура миргородского городничего из «Повести о том, как поссорился...»). Как пример снисходительно-поверхностного отношения к реализму «Миргорода» любопытно упоминание о нем Надеждина в статье «Европеизм и народность» («Телескоп», 1836, № 2). По поводу школы псевдонародных писателей (А. Орлов и др.), которых надо «гнать из литературы», Надеждин делает исключение для изображения поэзии простого быта и рядом с Загоскиным приводит в пример Гоголя — его образы пьяного казака из «Тараса Бульбы» и Ивана Никифоровича «в натуре». Считая, «что народность и в этом ограниченном, грязном смысле, пройдя чрез горнило вдохновения, может иметь доступ в литературу и, следовательно, не заслуживает безусловного преследования и отвержения», Надеждин всё же требует народности в «гораздо обширнейшем» значении.
Рядом с этими недооценками и полупризнаниями обнаруживается в разных литературных группах начало борьбы за Гоголя. С одной стороны показательны попытки истолковать Гоголя в охранительно-примирительном смысле при одновременном признании его большого литературного значения. С другой стороны, в прогрессивной общественности 30-х годов мы наблюдаем факты прямой солидаризации с Гоголем, воспринятым во всей полноте и сложности.
Для первого ряда явлений характерно «Письмо из Петербурга» М. П. Погодина, помещенное в том же номере «Московского Наблюдателя», где и статья Шевырева. Гоголь назван здесь «первоклассным талантом», «новым светилом» словесности; впечатление от «Миргорода» (может быть, впрочем, только от «Тараса Бульбы»: из контекста это неясно) резюмировалось так: «Какое разнообразие! Какая поэзия! Какая верность в изображении характеров! Сколько смешного и сколько высокого, трагического!». «Прекрасной идиллией и элегией» названы и «Старосветские помещики». Таким образом беглое упоминание Шевырева о «многосторонности» Гоголя здесь развито (хотя подлинное содержание этой «многосторонности» не раскрыто); Гоголю отведено первое место среди повествователей («вы... должны будете поклониться этим повестям со всеми нашими повествователями без исключения, стихотворными в прозаическими»). За восторгами Погодина скрывается, конечно, представление о «безобидном» объективизме Гоголя.
В других случаях сочувственные отзывы о Гоголе настолько лаконичны, что не могут быть с уверенностью расшифрованы. Таковы, например, мельком брошенные слова Вл. Одоевского о Гоголе, как о «лучшем таланте в России» (статья 1836 г. «О вражде к просвещению» по поводу параллели Гоголь — Поль-де-Кок, пущенной в ход Сенковским). Одоевским же начата была и статья о «Миргороде», но сохранившийся отрывок дает только частные замечания об умении Гоголя изображать «человека низшего класса» («Повесть о том, как поссорился...»).<1> Кратко, но выразительно охарактиризовал Гоголя этой поры Е. А. Боратынский: «наш веселый и глубокий Гоголь» (письмо к М. П. Погодину, датируемое 4 мая 1835 г.; Барсуков, «Жизнь и труды Погодина» т. IV, стр. 277).
Беглым был и отзыв Пушкина о «Миргороде». Помещенная в первом томе «Современника» 1836 г. рецензия его на второе издание «Вечеров на хуторе» заканчивалась отзывом об «Арабесках» и «Миргороде»: «Вслед за тем явился Миргород, где с жадностию все прочли и Старосветских помещиков, эту шутливую, трогательную идиллию, которая заставляет вас смеяться сквозь слезы грусти и умиления, и Тараса Бульбу, коего начало достойно Вальтер-Скотта. Г. Гоголь идет еще вперед. Желаем и надеемся иметь часто случай говорить о нем в нашем журнале». При всей своей беглости, отзыв этот замечателен тем, что впервые дал лапидарную формулировку сложности и противоречивости впечатления от гоголевского творчества («смеяться сквозь слезы грусти и умиления»), а также той перспективой, в которую творчество это вдвигалось (не Цшокке и не русские новеллисты 30-х годов, а Вальтер Скотт, на что тотчас же отозвался в «Северной Пчеле» Булгарин, отказываясь «безотчетно жаловать г. Гоголя в русские Вальтер Скотты»). Впрочем, историко-литературная перспектива для Гоголя была еще до пушкинской рецензии установлена в статье Белинского. Белинский в эти годы — годы своего идеологического созревания (еще до «периода примирения с действительностью») — последовательно противопоставлял реакционным теориям «безвредного» искусства требования реалистической эстетики. В «Миргороде» Гоголя Белинский нашел осуществление своих эстетических идей.
Белинский высказывался о «Миргороде» несколько раз. Первым откликом была краткая рецензия в «Молве» 1835 г. № 15 (цензурное разрешение 12 апреля 1835 г.) на «Арабески» и «Миргород». «Новые произведения игривой и оригинальной фантазии г. Гоголя» были здесь отнесены «к числу самых необыкновенных явлений в нашей литературе»; впрочем, как правильно указывал С. А. Венгеров, в словоупотреблении этих лет «необыкновенный» значило «незаурядный». Несколько выше Белинский относил Гоголя «к самым приятным явлениям в нашей литературе» — наряду с повестями Павлова и Полевого. Упоминание о Гоголе в заметке «И мое мнение об игре Каратыгина» («Молва», 1835, № 17, цензурное разрешение 26 апреля 1835 г.) также еще очень сдержанно. Гоголь противопоставлен Марлинскому как представитель «естественности и простоты». Но за этой оценкой следует оговорка: «Я не отрицаю таланта в г. Марлинском и пока еще не вижу гения в г. Гоголе, но хочу только показать разность между талантом случайным .... и талантом самобытным, независимым от обстоятельств жизни». Хотя в статье «О русской повести и повестях Гоголя» также не отрицался талант Марлинского и Гоголь назывался талантом, а не гением, — общий тон статьи был существенно иным, чем в двух апрельских заметках.
<1> См. П. Н. Сакулин, «Кн. В. Ф. Одоевский», т. I, ч. 2, стр. 338. Полный текст заметки см. в сборнике «Н. В. Гоголь. Материалы и исследования». Издательство Акад. Наук, I, стр. 223. |
