«Лысый чорт тебе покажет, а не мы», сказал приосанясь кум.
«Тебе какое дело?» сказал ткач: «мы наколядовали, а не ты».
«Нет, ты мне покажешь, негодный пьяница!» вскричала жена, ударив высокого кума кулаком в подбородок и продираясь к мешку. Но ткач и кум мужественно отстояли мешок и заставили ее попятиться назад. Не успели они оправиться, как супруга выбежала в сени уже с кочергою в руках. Проворно хватила кочергою мужа по рукам, ткача по спине и уже стояла возле мешка.
«Что мы допустили ее?» сказал ткач очнувшись.
«Э, что мы допустили! а отчего ты допустил!» сказал хладнокровно кум.
«У вас кочерга, видно, железная!» сказал после небольшого молчания ткач, почесывая спину. «Моя жинка купила прошлый год на ярмарке кочергу; дала пивкопы, та ничего... не больно...»
Между тем торжествующая супруга, поставив на пол каганец, развязала мешок и заглянула в него.
Но, верно, старые глаза ее, которые так хорошо увидели мешок, на этот раз обманулись. «Э, да тут лежит целый кабан!» вскрикнула она, всплеснув от радости в ладоши.
«Кабан! слышишь, целый кабан!» толкал ткач кума: «а всё ты виноват!»
«Что ж делать!» произнес, пожимая плечами, кум.
«Как что? чего мы стоим? отнимем мешок! ну, приступай!»
«Пошла прочь! пошла! это наш кабан!» кричал выступая ткач.
«Ступай, ступай, чортова баба! это не твое добро!» говорил приближаясь кум.
Супруга принялась снова за кочергу, но Чуб в это время вылез из мешка и стал посреди сеней, потягиваясь, как человек, только что пробудившийся от долгого сна.
Кумова жена вскрикнула, ударивши об полы руками, и все невольно разинули рты.
«Что ж она, дура, говорит: кабан! это не кабан!» сказал кум, выпуча глаза.
«Вишь какого человека кинуло в мешок!» сказал ткач, пятясь от испугу. «Хоть что хочешь говори, хоть тресни, а не обошлось без нечистой силы. Ведь он не пролезет в окошко!»
«Это кум!» вскрикнул вглядевшись кум.
«А ты думал кто?» сказал Чуб усмехаясь. «Что, славную я выкинул над вами штуку? а вы, небось, хотели меня съесть вместо свинины. Постойте же, я вас порадую: в мешке лежит еще что-то, если не кабан, то наверно поросенок или иная живность. Подо мною беспрестанно что-то шевелилось».
Ткач и кум кинулись к мешку; хозяйка дома уцепилась с противной стороны, и драка возобновилась бы снова, если бы дьяк, увидевши теперь, что ему некуда скрыться, не выкарабкался из мешка.
Кумова жена, остолбенев, выпустила из руки ногу, за которую начала было тянуть дьяка из мешка.
«Вот и другой еще!» вскрикнул со страхом ткач: «чорт знает как стало на свете... голова идет кругом... не колбас и не паляниц, а людей кидают в мешки!»
«Это дьяк!» произнес изумившийся более всех Чуб: «вот тебе на! ай да Солоха! посадить в мешок... То-то я гляжу, у нее полная хата мешков... Теперь я всё знаю: у нее в каждом мешке сидело по два человека. А я думал, что она только мне одному... вот тебе и Солоха!»
———
Девушки немного удивились, не найдя одного мешка. «Нечего делать, будет с нас и этого», лепетала Оксана. Все принялись за мешок и взвалили его на санки. Голова решился молчать, рассуждая: если он закричит, чтобы его выпустили и развязали мешок — глупые девчата разбегутся, подумают, что в мешке сидит дьявол, и он останется на улице, может быть, до завтра. Девушки между тем, дружно взявшись за руки, полетели как вихорь с санками по скрыпучему снегу. Множество шаля садилось на санки; другие взбирались на самого голову. Голова решился сносить всё. Наконец приехали, отворили настежь дверь в сенях и хате, и с хохотом втащили мешок. «Посмотрим, что-то лежит тут», закричали все, бросившись развязывать. Тут икотка, которая не переставала мучить голову во всё время сидения его в мешке, так усилилась, что он начал икать и кашлять во всё горло. «Ах, тут сидит кто-то!» закричали все и в испуге бросились вон из дверей.
«Что за чорт! куда вы мечетесь как угорелые?» сказал, входя в дверь, Чуб.
«Ах, батько!» произнесла Оксана: «в мешке сидит кто-то!»
«В мешке? где вы взяли этот мешок?»
«Кузнец бросил его посереди дороги», сказали все вдруг.
«Ну, так, не говорил ли я...» подумал про себя Чуб. «Чего ж вы испугались? посмотрим: а ну-ка, чоловиче, прошу не погневиться, что не называем по имени и отечеству, вылезай из мешка!»
Голова вылез.
«Ах!» вскрикнули девушки.
«И голова влез туда ж», говорил про себя Чуб в недоумении, меряя его с головы до ног. «Вишь как!.. Э!..» более он ничего не мог сказать.
Голова сам был не меньше смущен и не знал, что начать. «Должно быть, на дворе холодно?» сказал он, обращаясь к Чубу.
«Морозец есть», отвечал Чуб: «а позволь спросить себя, чем ты смазываешь свои сапоги, смальцем или дегтем?» Он хотел не то сказать, он хотел спросить: как ты, голова, залез в этот мешок; но сам не понимал, как выговорил совершенно другое.
«Дегтем лучше!» сказал голова. «Ну, прощай, Чуб!» и, нахлобучив капелюхи, вышел из хаты.
«Для чего спросил я сдуру, чем он мажет сапоги!» произнес Чуб, поглядывая на двери, в которые вышел голова. «Ай да Солоха! эдакого человека засадить в мешок!.. вишь, чортова баба! а я дурак... да где же тот проклятый мешок?»
«Я кинула его в угол, там больше ничего нет», сказала Оксана.
«Знаю я эти штуки, ничего нет! подайте его сюда: там еще один сидит! встряхните его хорошенько... что, нет?.. вишь проклятая баба! а поглядеть на нее: как святая, как будто и скоромного никогда не брала в рот».
Но оставим Чуба изливать на досуге свою досаду и возвратимся к кузнецу, потому что уже на дворе, верно, есть час девятый.
———
Сначала страшно показалось Вакуле, когда поднялся он от земли на такую высоту, что ничего уже не мог видеть внизу, и пролетел как муха под самым месяцем так, что если бы не наклонился немного, то зацепил бы его шапкою. Однако ж мало спустя он ободрился и уже стал подшучивать над чортом. Его забавляло до крайности, как чорт чихал и кашлял, когда он снимал с шеи кипарисный крестик и подносил к нему. Нарочно поднимал он руку почесать голову, а чорт, думая, что его собираются крестить, летел еще быстрее. Всё было светло в вышине. Воздух в легком серебряном тумане был прозрачен. Всё было видно; и даже можно было заметить, как вихрем пронесся мимо их, сидя в горшке, колдун; как звезды, собравшись в кучу, играли в жмурки; как клубился в стороне облаком целый рой духов; как плясавший при месяце чорт снял шапку, увидавши кузнеца, скачущего верхом; как летела возвращавшаяся назад метла, на которой, видно, только что съездила, куда нужно, ведьма... много еще дряни встречали они. Всё, видя кузнеца, на минуту останавливалось поглядеть на него, и потом снова неслось далее и продолжало свое; кузнец всё летел, и вдруг заблестел перед ним Петербург весь в огне. (Тогда была по какому-то случаю иллюминация.) Чорт, перелетев через шлахбаум, оборотился в коня, и кузнец увидел себя на лихом бегуне середи улицы. Боже мой! стук, гром, блеск; по обеим сторонам громоздятся четырехэтажные стены; стук копыт коня, звук колеса отзывались громом и отдавались с четырех сторон; домы росли, и будто подымались из земли, на каждом шагу; мосты дрожали; кареты летали; извозчики, форейторы кричали; снег свистел под тысячью летящих со всех сторон саней; пешеходы жались и теснились под домами, унизанными плошками, и огромные тени их мелькали по стенам, досягая головою труб и крыш. С изумлением оглядывался кузнец на все стороны. Ему казалось, что все домы устремили на него свои бесчисленные, огненные очи и глядели. Господ, в крытых сукном шубах, он увидел так иного, что не знал, кому шапку снимать. «Боже ты мой, сколько тут панства!» подумал кузнец. «Я думаю, каждый, кто ни пройдет по улице в шубе, то и заседатель, то и заседатель! а те, что катаются в таких чудных бричках со стеклами, те, когда не городничие, то, верно, комиссары, а может, еще и больше». Его слова прерваны были вопросом чорта: «Прямо ли ехать к царице?» — «Нет, страшно», подумал кузнец. «Тут, где-то, не знаю, пристали запорожцы, которые проезжали осенью чрез Диканьку. Они ехали из Сечи с бумагами к царице; всё бы таки посоветоваться с ними. Эй, сатана, полезай ко мне в карман, да веди к запорожцам!» Чорт в одну минуту похудел, и сделался таким маленьким, что без труда влез к нему в карман. А Вакула не успел оглянуться, как очутился перед большим домом, вошел, сам не зная как, на лестницу, отворил дверь и подался немного назад от блеска, увидевши убранную комнату, но немного ободрился, узнавши тех самых запорожцев, которые проезжали через Диканьку, сидевших на шелковых диванах, поджав под себя намазанные дегтем сапоги, и куривших самый крепкий табак, называемый обыкновенно корешками. |
