Статьи об авторе » Авенариус В.П. Гоголь-гимназист » Глава седьмая
» Как был пущен «гусар»

- А потому, что мы тех двух бездельников по имени назвать даже можем.

- А их двое? Назовите же.

- Один - школяр Гоголяновский.

- Гоголь-Яновский? - переспросил Орлай. - Так в самом деле зовут одного из наших пансионеров. А другой?

- Другой - профессор Иеропес.

- Ну, уж этого-то вы подозреваете совершенно напрасно!

- Напрасно? Кому же лучше него знать все порядки в нашем магистрате?

- Вы, господа, в настоящем случае просто ослеплены вашей личной враждой к этому вполне достойному человеку. С самого прибытия его сюда из Смирны колония ваша не могла, я знаю, простить ему, что он принял должность профессора в русском заведении, не испросив предварительно вашего согласия.

- И не смел принять! Да женился потом еще на русской...

- То-то вот. Но могу вас заверить, что господин Иеропес - человек самый безобидный и нарочно вредить никому не станет. Кроме того, должен прибавить, что он едва ли не менее всех остальных профессоров имеет влияние на воспитанников, потому что учение греческому языку у нас не обязательно. Так и Гоголь-Яновский, которого вы считаете автором этого пасквиля, не учится вовсе греческому языку и потому не имеет даже случая говорить с господином Иеропесом. Да кто из нежинцев и без того не знает, что делается в вашем греческом магистрате.

- Ну, так подай нам хоть Гоголяновского!

- Подай нам хоть Гоголяновского! - повторило эхо депутатов.

Иван Семенович позвонил в колокольчик и вошедшему сторожу отдал приказание позвать пансионера пятого класса Яновского; в ожидании же стал читать про себя главу «О студентах». Морщины на лбу его снова углубились, и, не дочитав, он с досадой закрыл тетрадь.

- Ну, что? - обернулся он к возвратившемуся сторожу. - А Яновский где же?

- Сейчас отлучились в город, - отрапортовал сторож.

- Сейчас? При тебе?

- Точно так. Отпросились у господина надзиратели.

- Когда возвратится, тотчас же, слышишь, прислать его ко мне!

- Слушаю-с.

- Можешь идти. А вам, господа, нечего более беспокоиться, - с сухой вежливостью обратился он к депутатам. - Буде пансионер Гоголь-Яновский точно оказался бы так или иначе причастен к этому вздорному писанию, с него будет взыскано домашним порядком. Что же касается небылиц на вымышленных горожан, то таковые ни вас, ни одного другого порядочного человека не должны трогать. Получите обратно вашу тетрадь и будьте здоровы!

Иван Семенович собственноручно растворил господам депутатам дверь. Те, видимо, были озадачены таким оборотом своего иска и начали было опять шептаться.

- Не угодно ли? - предложил «пан директор», решительным жестом указывая на выход.

От всего существа его веяло такой начальнической важностью, что чумазые гости поспешили извиниться и откланяться.

Своей отлучкой в город Гоголь хотя только на короткое время отсрочил свое объяснение с директором, но расчет его оказался верен: гнев вспыльчивого Юпитера-Громовержца успел уже значительно остыть.

- Почему вы, Яновский, тогда же не явились ко мне, когда я посылал за вами? - спросил Орлай, выказывая свое неудовольствие к ослушнику не столько тоном голоса, сколько тем, что называл его не по имени и отчеству, а по фамилии.

- Виноват, ваше превосходительство, - довольно развязно отвечал Гоголь, приготовившийся уже к такому вопросу, - но мне необходимо было в город по поручению маменьки... Я получил от нее письмо... Она велела также передать нижайший поклон вашему превосходительству...

Говорилось все это скороговоркой, как заученный урок, так что и доверчивый Иван Семенович немножко усомнился.

- А когда пришло письмо?

- Когда-с?.. Да не так давно...

- То есть несколько уже дней назад, а теперь вдруг загорелось исполнять поручение? Что же вам было поручено?

- Закупить кое-что для девичьей: иголок, шелку, ниток...

- А вы такой знаток по швейной части? Где же ваши покупки? Снесли наверх?

- Н-нет-с, я не нашел того, что нужно...

- Или, лучше сказать, ничего и не было нужно, потому что и поручения-то никакого не было?

- Изволите видеть: маменька всегда жалуется, что у этих офеней, что продают у нас в разнос, иголки ужасно хрупки...

- Не виляйте, сделайте милость! Определенного поручения вам никакого не было, да и поклон вы мне передали только так, к слову.

- Нет, право же, ваше превосходительство, ей-Богу! Маменька во всяком письме велит вам нарочно кланяться: она так вас почитает...

- И я ее очень почитаю; уважение у нас взаимное. Но я должен заметить вам, любезнейший, что у вас одна нехорошая черта - лукавить, - черта, присущая хотя и всем малороссам...

- Так как же мне не поддержать, ваше превосходительство, своей национальной черты? - с легонькой уже улыбкой подхватил Гоголь.

- Ну, вот, вот! И зачем это вы постоянно величаете меня моим казенным титулом? Для вас я, как и для других, просто Иван Семенович. Никакой экстренности вам в город, очевидно, не было. Вы просто труса спраздновали, что вас вот притянут к ответу за вашу глупую сатиру на здешних греков. Ну, и повинились бы благородным манером: «Меа culpa!»^<1>.

Против правдолюбия и добродушия Ивана Семеновича нельзя было устоять, и Гоголь чистосердечно повинился:

- Меа culpa! Но, ваше превосх... вы, Иван Семенович, не поверите, как трудно выговорить эти два коротеньких словечка!

Произнес это Гоголь с такой наивно-виноватой миной, что и Орлай не устоял - улыбнулся.

- Охотно верю вам, - сказал он, - маленького ребенка хоть убей, а не заставишь извиниться. Но вам-то все-таки уже пятнадцать лет...

- С хвостиком-с. Но согласитесь, Иван Семенович, что наши нежинские греки - такой народец, что на них, как говорится, «difficile est satiram non scribere».

Плохой латинист думал щегольнуть перед директором-классиком позаимствованной у старшего друга ученостью, но не совсем удачно.

- Scribere, scribere! - поправил его Орлай и даже ногой притопнул. - И как это вы, грамматист, до сих пор не знаете, что глагол этот - третьего спряжения? А что до вашей якобы сатиры, то она, поверьте моему слову, ни по своему содержанию, ни по исполнению никуда-таки не годится.

- Но что же делать, коли руки так и чешутся писать?

- Пишите, пожалуй, для практики в языке, но отнюдь не пасквили. «De mortuis...», гласит пословица, «...aut bene, aut nihil»^<2>, а по-моему, и de vivendis^<3>. Мало ли тем высоких, достойных? Но лучше всего до поры до времени вам ничего не писать, а заниматься делом, ибо в ваши годы этакое писание пустяков отбивает только от науки, приучает не дорожить каждой минутой нашей короткой человеческой жизни. Прилежание - шаг к гению, а леность сто шагов к глупости.

- Ах нет, Иван Семенович! Вы только что разрешили мне писать, а теперь берете уже назад свое разрешение.

- Бог с вами, пишите! Но сами вы, Николай Васильевич, обещайтесь мне зато - пока вы будете здесь, в гимназии, не писать уже подобных недостойных вещей. Обещаетесь?

- Обещаюсь, - отвечал с глубоким вздохом молодой сатирик, и обещание свое, действительно, сдержал: за крупные вещи сатирического содержания в Нежине уже не принимался.