На этом чтец умолк и исподлобья, с застенчивою гордостью обвел товарищей вопросительным взглядом, выражавшим уверенность, что он заслужил лавры, - присудят ли их ему или нет. Но лавры у него никто не оспаривал: на всех лицах было написано если не восхищение, то полное удовольствие. Даже Гоголь счел нужным примкнуть к единодушным похвалам.
- Совсем даже недурно. Печатаются вещи куда хуже этого.
- Нет, вещь ведь далеко еще недоделанная, - с самодовольным смирением отвечал молодой автор, черты которого совсем просветлели.
- А далее у тебя что же будет?
- Далее?.. Да видишь ли, я сам себе этого еще не уяснил. Пока я даже не решил окончательно, как сказано, какую придать форму пьесе: эпическую или драматическую. Но у меня намечены уже некоторые сцены: с герцогом Альфонсом, с сестрой его принцессой Леонорой и дуэль из-за нее с одним царедворцем; новый припадок безумия поэта, заключение его в сумасшедший дом (чрезвычайно благодарная тема - тут можно вывести целую галерею сумасшедших), возвращение в Рим и смерть в виду народа перед Капитолием в тот самый миг, когда его венчают лавровым венком. Из последней сцены у меня кое-что даже набросано...
Говоря так, Кукольник, опять заволновавшись, стал быстро перелистывать свою тетрадь.
- Если угодно, я тоже прочту...
- Сделай милость.
- Представьте же себе Рим ночью, но ночь ярче иного дня: Капитолий и все здания кругом освещены разноцветными огнями, там и здесь громадные транспаранты с вензелем «ТТ». и с разными аллегорическими картинами. Площадь запружена народом. Смертельно больной, Тасс выходит из портика, поддерживаемый друзьями. Толпа встречает его ликованиями. Он в изнеможении опускается в подставленные ему кресла и начинает тихо говорить:
И это все для нищего певца,
Для бедного певца «Иерусалима!»
Как оглянусь, мне кажется, я прожил
Какую-то большую эпопею...
День настает, готовится развязка,
И утром я засну вечерним сном...
На него находит экстаз ясновидения, и он предвещает появление через столетия двух других гениев поэзии - Гете и Шиллера:
Вот вижу я: в толпе кудрявых тевтов
Поднялись два гиганта, и в венцах!
Один - меня узнал и сладкой лирой
Приветствует! Благодарю, поэт!
Другой мечту прекрасную голубит!
Как пламенно мечту свою он любит...
Друзья мои! Вот истинный поэт!
Послушайте, как стих его рокочет,
То пламенно раздастся, то замрет,
То вдруг скорбит, то пляшет и хохочет...
- Виват, брат, - прервал тут Гоголь, - но я не совсем в толк взял, это кто же пляшет? Сам Шиллер или его муза?
Замечание было до того неожиданно и сделано таким наивно-простодушным тоном, что остальные воспитанники так и фыркнули, а чтец, точно ему брызнули в разгоряченное лицо холодной водой, в сердцах захлопнул тетрадку.
Редкин, не без труда сохранивший серьезный вид, укорительно покачал головой шутнику и обратился к поэту:
- А потом что же, Нестор?
- Потом?.. - нехотя повторил тот. - Потом сам герцог венчает лаврами умирающего:
Люди, на колена!
Кончается великий человек!
- Превосходно, - сказал Редкий, - хотя... хотя не совсем согласно с историей: увенчать Тассо лаврами в Капитолии действительно собрались друзья его, но бедняга так и не дожил до своего торжества, скончавшись за несколько дней перед тем.
- Ну, это еще вопрос! - возразил Кукольник, весь вспыхнув.
- И вопроса не может быть: это непреложный факт, - безапелляционно настоял на своем Редкий. - Впрочем, я тебя, брат, особенно не виню. Я заметил только так, для справки, что у тебя некоторая историческая погрешность. Ведь и Орлеанская дева у Шиллера умирает на поле сражения, а не на костре, как было на самом деле. Поэтическая вольность, оправдываемая художественными целями. Как бы то ни было, стихи у тебя хоть куда...
- Спасибо на добром слове, - довольно сухо поблагодарил Кукольник, опять овладевший собою. - Прочел я вам, господа, мой отрывок не столько для того, чтобы выслушать вашу критику (всякий поэт считает свои стихи выше критики!), как для того, чтобы показать вам пример и возбудить в вас охоту к литературным чтениям собственных ваших произведений. Ведь вот барончик что-то уже строчит, Яновский тоже...
- Я? - слегка смутившись, спросил Гоголь. - С чего ты взял?
- А что же ты делаешь здесь, в саду, скажи, на своем дереве, когда мы, прочие, благодушествуем? Ворон считаешь?
- Ну, полно тебе скромничать, Яновский! - вступился Прокопович. - У него, господа, я знаю, есть тоже и стихи и проза, и очень недурные.
- Вот тебе еще благородный свидетель, - сказал Кукольник. - В следующий раз, стало быть, читаешь ты, таинственный Карло.
- Со временем, может быть, что-нибудь и прочту, - отвечал Гоголь, кидая укоряющий взгляд выдавшему его приятелю. - А теперь честь и место старшим: Редкину и Тарновскому.
- Нет, на нас с Тарновским, господа, вы, пожалуйста, не рассчитывайте, - отозвался Редкий. - Изящная литература - легкое пирожное, а у нас на примете сытный ржаной хлеб и солидных размеров.
Он переглянулся с Тарновским, который в ответ молча кивнул головой.
- Эге! - сказал Кукольник. - Какая-нибудь крупная научная работа?
- И весьма даже. Тебя, Нестор, вероятно, тоже к делу привлечем: ты ведь знаешь одинаково хорошо и по-французски и по-немецки.
- И по-итальянски!
- Ну вот. Беда только, что в нашей казенной библиотеке так мало новейших источников, кроме французских...
- А кто виноват в том? - вмешался Гоголь. - Кому заботиться о библиотеке, как не тебе, правой руке Ландражина?
- Да, я помогаю ему при разборке, при выдаче книг, - сказал Редкий, - но выписка их - его дело, а милейший наш Иван Яковлевич не признает почти ничего, кроме своей французской литературы.
- Так ты втолковал бы ему...
- Как же! Поди-ка потолкуй с этим порохом-французом! Он все-таки профессор, я - студент, и, взявшись раз из любезности заведывать библиотекой, он уже никаких резонов не принимает.
- Ну и Господь с ним. Своими средствами обойдемся. А что вы скажете, господа, не выписывать ли нам в складчину из Москвы и Петербурга русские книги и журналы?
Предложение нашло общее сочувствие. Самого Гоголя, как подавшего первую мысль, выбрали в библиотекари. Кукольнику же, как любимчику директора, было поручено выхлопотать у Ивана Семеновича надлежащее разрешение.
- Итак, когда же следующее чтение? - спросил он. - И кто читает? Ты, Яновский?
- Конечно, он! - отвечал за приятеля Прокопович. - Не правда ли, господа?
- Да, да, разумеется.
- Благодарю, благодарю! Не заслужил! - отозвался Гоголь, с комической ужимкой прикладывая руку к сердцу. - У меня уже наклевывается некоторая идея. Но для выполнения ее мне надо, по меньшей мере, недельки две.
- Затмить меня хочет! - свысока усмехнулся Кукольник. - Затмевай! И солнце светит, и месяц светит.
- Где уж месяцу затмить солнце? Но представить на общий суд нечто совсем новенькое, невиданное.
- Вот как? Что же именно?
- А это покуда моя тайна.
- За семью печатями? Все тот же тайный советник или даже действительный тайный! | 
