Тот хотел было уклониться, но кавалер насильно потащил его за собою.
- Я хочь дивка молода,
Та вже знаю, що бида, -
затянул Кукольник.
И как остальные танцоры, так и зрители дружно подхватили:
- Ой, лихо - не Петрусь!
Лице биле, черный ус.
С тех пор, что танцуют вообще французскую кадриль, едва ли не впервые танцевали ее под звуки залихватской малороссийской песни, да еще как! Трое из танцующих - Кукольник, Данилевский и Риттер - считались среди нежинской молодежи лучшими танцорами. А тут они старались еще превзойти себя в комических прыжках и ужимках. Всех характернее, однако, был Риттер: с самым мрачным видом, как приговоренный к смерти, он в поте лица выделывал такие удивительные пируэты, какие французам и во сне не снились.
- Каков артист, а? - заметил про него Высоцкий. - Точно крыловская стрекоза:
Ты все пела? Это дело.
Так поди же, попляши!
- Заплясать свое горе хочет, - пояснил философ Редкин.
Между тем хоровая вокальная музыка, сопровождавшая лихую кадриль, неожиданно привлекла двух молодых зрительниц: Оксану, дочь старика-огородника, владения которого непосредственно примыкали к графскому саду, и одну из ее подруг. По случаю праздника обе разрядились, что называется, в пух и прах и - как знать? - были рады показаться раз молодым паничам во всем своем блеске. Живописный малороссийский костюм, действительно, шел как нельзя более к их свежим загорелым лицам. Остановившись по ту сторону невысокого вала и канавки, отделявших огород от сада, они вполголоса обменивались впечатлениями:
- Гай, гай! Как есть ветер в поле! - говорила одна про Риттера.
- Сокол, не парубок! - говорила про Данилевского другая.
Данилевский-сокол первый же их окликнул:
- Здорово, девчата!
- Здорово, панычи! - бойко откликнулась Оксана, сверкая белым рядом зубов.
- А зубки-то какие! - заметил Гоголь. - А очи! Не очи - солнце! Ей-Богу, солнце! Козырь-девка.
- Сами козыри. Гуляйте, молодцы, гуляйте, песню распевайте!
- А чтоб и вам поплясать? Эй, паны-товарищи, что же вы не пригласите их хоть на гопака? Гоп-тра-ла! Гоп-трала!
- Ну, вже так! - испугалась дивчина. - Чого нам еще дожидаться, Кулино? Ходим до дому.
- Стой! - крикнул тут Данилевский. - Держи их, братцы, утекут!
Не успели две беглянки сделать двадцати шагов между капустных гряд, как были уже настигнуты. Завязалась неравная борьба.
- Пустите, батечки-голубчики, пустите! - раздавалось сквозь плач и смех. - Ой, не давите же так... Будьте ласковы...
Но как ни отбивались дебелые дивчины, а увлекаемые каждая двумя кавалерами, волей-неволей должны были двинуться обратно к «эрмитажу».
- Науме! - заголосила благим матом Оксана. Наум же, ражий батрак ее старика-отца, как по щучьему велению, был уже тут как тут. Прежде чем танцоры успели переправить своих дам на ту сторону нейтральной полосы, он нагрянул со здоровенным колом, выдернутым из обветшалого частокола. Крики боли, брань и проклятья... В следующую минуту две освобожденные сабинянки мчались уже по грядам без оглядки, а сабинянин, отмахиваясь дубинкой, вслед за ними.
- Ай да герои! Лавров сюда, поскорее лавров или хоть капусты! - говорил Гоголь, спокойно наблюдавший из «эрмитажа» за неудачной вылазкой танцоров, которые и со стороны остальных зрителей были встречены заслуженными насмешками.
Но неудача их имела еще и дальнейшие последствия. На другое утро «эрмитаж» оказался разгромленным, стертым с лица земли. Кто сделал это? Сам родитель Оксаны по жалобе дочки или не в меру усердный батрак? Кто бы ни был злодей, он заслужил наказания. В тот же день «эрмитаж» был опять восстановлен, а под вечер расставлены кругом караульщики из своей же братии эрмитов. Ждать им пришлось недолго. Вот из огородничьей хаты показывается Наум с заступом на плече и подбирается опять к «эрмитажу». Вот перескочил канаву и, стоя на валу, опасливо озирается. Иди, иди, друже, не бойся! Но едва лишь он приблизился к дерновой скамье и занес свой заступ, как мстители стаей коршунов налетели на него из засады и, не внимая никаким мольбам, поволокли преступника к недалекому пруду.
Дело было в октябре, когда начались первые заморозки. Над прудом, обсаженным ветлами и заросшим камышом и осокой, поднималось облачко ночного тумана, а поверхность воды затянуло уже ледяною слюдой. Но слюда эта была еще так тонка, что не могла сдержать приговоренного к купанию в ледяной купели. Когда его извлекли опять на сушу, бедняга весь уже окоченел, посинел и едва держался на ногах.
- Довольно с тебя, братику, или нет?
- Довольно...
- От себя это сделал или по хозяйскому приказу?
- По приказу!..
- Ей-Богу?
- Ей-же-ей!
- Ладно. С хозяином твоим еще разделаемся. Ну, пошел. Да впредь смотри, не суй носа не в свой огород.
А «разделались» они с хозяином совсем нехорошо: в вечернюю же пору обеденными ножами подрубили на двух его огородах все кочаны роскошнейшей капусты. После чего, струсив, малодушно забежали вперед: отрядили Кукольника умилостивить директора. Благородный и вспыльчивый, Орлай сначала крепко разбушевался, и дипломату Кукольнику стоило немалого труда уговорить разгневанного защитить их, по крайней мере, от чрезмерных требований владельца капусты.
- Наседка цыплят своих, конечно, не выдаст, как бы они ни накуролесили, - сказал Орлай.
И точно: когда на следующий день в гимназию пожаловал со своим иском отец Оксаны, Иван Семенович обратил его из истца в ответчика: указал ему на всю ответственность, которой он, огородник, подверг себя, забираясь со своим работником в графский сад и разрушая там графское добро. Заключительная же угроза - донести обо всем губернатору - окончательно сразила старика. Он повалился в ноги Орлаю, умоляя отпустить его с миром.
Вслед за уходом жалобщика к директору были вызваны молодые проказники.
- Как? И вы, Редкий, принимали участие в набеге на капусту нашего соседа? - удивился Орлай. - И вы, Яновский? Не ожидал от вас, признаться!
- Кое-кто из нас, может быть, и не участвовал, - отвечал Редкий, - но все мы здесь члены одного литературного братства, связаны между собой круговой порукой и ответственны друг за друга.
- Дух товарищества - вещь похвальная, Петр Григорьевич. Но связи между вашими литературными опытами и вздорными шалостями нескольких сорванцов я никакой не вижу.
- Все мы не ангелы, Иван Семенович...
- Совершенно верно. У каждого человека в глубине сердца есть темные уголки и щели, где, подобно клопам, охотно ютятся разные дурные побуждения. Но чистоплотный человек никогда не сделает из себя клоповника, а гонит от себя малейшую пылинку, которая могла бы засорить его сердце...
Многое еще говорил Иван Семенович, а заключил свое наставление тем же, чем начал:
- Дух товарищества, други мои, - прекрасная вещь, дружба - святое чувство, но можно ли считать истинным другом того, кто наталкивает вас на дурное? Верный друг, видя ваши недостатки указывает вам на них. Неверный друг указывает на них не вам, а другим. Во мне вы найдете всегда только друга первого рода. Пеняйте или нет, но я буду вести вас только к добру.
... - Уф! Дешево отделались... - со вздохом облегчения говорил Прокопович Гоголю, когда они вместе с другими выбрались наконец из директорской квартиры. - И без грозных слов, поди, в пот всегда вгонит.
- М-да, - согласился Гоголь. - Жаль, очень жаль, что он не пошел по духовной части.
- Кто? Наш Юпитер-Громовержец?
- Да. Из него вышел бы отменный проповедник. Впрочем, что ни говори, и умный, и добрый малый.
Что «Юпитер» - «добрый малый», подтвердилось еще раз вслед за тем. Злая шутка, сыгранная эрмитами с огородником, дошла как-то до ушей профессора Билевича, и тот поднял было о ней вопрос на конференции. Но Орлай не дал ему договорить.
- Дело мною решено семейным порядком и не требует пересмотра, - объявил он. - Молодежь нашалила - справедливо, но на то она и молодежь. Я сам был молод, сам шалил и знаю, что иной тихоня опаснее иного шалуна. | 
