Миргород » Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем
     » Глава IV

Глава IV
о том, что произошло в присутствии миргородского поветового суда

Чудный город Миргород! Какие в нем нет строений! И под соломенною, и под очеретяною, даже под деревянною крышею; направо улица, налево улица, везде прекрасный плетень; по нем вьется хмель, на нем висят горшки, из-за него подсолнечник выказывает свою солнцеобразную голову, краснеет мак, мелькают толстые тыквы... Роскошь! Плетень всегда убран предметами, которые делают его еще более живописным: или напяленною плахтою^<1>, или сорочкою, или шароварами. В Миргороде нет ни воровства, ни мошенничества, и потому каждый вешает, что ему вздумается. Если будете подходить к площади, то, верно, на время остановитесь полюбоваться видом: на ней находится лужа, удивительная лужа! единственная, какую только вам удавалось когда видеть! Она занимает почти всю площадь. Прекрасная лужа! Домы и домики, которые издали можно принять за копны сена, обступивши вокруг, дивятся красоте ее.

Но я тех мыслей, что нет лучше дома, как поветовый суд. Дубовый ли он или березовый, мне нет дела; но в нем, милостивые государи, восемь окошек! восемь окошек в ряд, прямо на площадь и на то водное пространство, о котором я уже говорил и которое городничий называет озером! Один только он окрашен цветом гранита: прочие все домы в Миргороде просто выбелены. Крыша на нем вся деревянная, и была бы даже выкрашена красною краскою, если бы приготовленное для того масло канцелярские, приправивши луком, не съели, что было, как нарочно, во время поста, и крыша осталась некрашеною. На площадь выступает крыльцо, на котором часто бегают куры, оттого что на крыльце всегда почти рассыпаны крупы или что-нибудь съестное, что, впрочем, делается не нарочно, но единственно от неосторожности просителей. Он разделен на две половины: в одной присутствие, в другой арестантская. В той половине, где присутствие, находятся две комнаты чистые, выбеленные: одна - передняя для просителей; в другой стол, убранный чернильными пятнами; на нем зерцало^<2>. Четыре стула дубовые с высокими спинками; возле стен сундуки, кованные железом, в которых сохранялись кипы поветовой ябеды. На одном из этих сундуков стоял тогда сапог, вычищенный ваксою. Присутствие началось еще с утра. Судья, довольно полный человек, хотя несколько тоньше Ивана Никифоровича, с доброю миною, в замасленном халате, с трубкою и чашкою чаю, разговаривал с подсудком^<3>. У судьи губы находились под самым носом, и оттого нос его мог нюхать верхнюю губу, сколько душе угодно было. Эта губа служила ему вместо табакерки, потому что табак, адресуемый в нос, почти всегда сеялся на нее. Итак, судья разговаривал с подсудком. Босая девка держала в стороне поднос с чашками.

В конце стола секретарь читал решение дела, но таким однообразным и унывным тоном, что вам подсудимый заснул бы, слушая. Судья, без сомнения, это бы сделал прежде всех, если бы не вошел в занимательный между тем разговор.

- Я нарочно старался узнать, - говорил судья, прихлебывая чай уже с простывшей чашки, - каким образом это делается, что они поют хорошо. У меня был славный дрозд, года два тому назад. Что ж? вдруг испортился совсем. Начал петь бог знает что. Чем далее, хуже, хуже, стал картавить, хрипеть, - хоть выбрось! А ведь самый вздор! это вот отчего делается: под горлышком делается бобон^<4>, меньше горошинки. Этот бобончик нужно только проколоть иголкою. Меня научил этому Захар Прокофьевич, и именно, если хотите, я вам расскажу, каким это было образом: приезжаю я к нему...

- Прикажете, Демьян Демьянович, читать другое? - прервал секретарь, уже несколько минут как окончивший чтение.

- А вы уже прочитали? Представьте, как скоро! Я и не услышал ничего! Да где ж оно? дайте его сюда, я подпишу. Что там еще у вас?

- Дело козака Бокитька о краденой корове.

- Хорошо, читайте! Да, так приезжаю я к нему... Я могу даже рассказать вам подробно, как он угостил меня. К водке был подан балык, единственный! Да, не нашего балыка, которым, - при этом судья сделал языком и улыбнулся, причем нос понюхал свою всегдашнюю табакерку, - которым угощает наша бакалейная миргородская лавка. Селедки я не ел, потому что, как вы сами знаете, у меня от нее делается изжога под ложечкою. Но икры отведал; прекрасная икра! нечего сказать, отличная! Потом выпил я водки персиковой, настоянной на золототысячник. Была и шафранная; но шафранной, как вы сами знаете, я не употребляю. Оно, видите, очень хорошо: наперед, как говорят, раззадорить аппетит, а потом уже завершить... А! слыхом слыхать, видом видать... - вскричал вдруг судья, увидев входящего Ивана Ивановича.

- Бог в помощь! желаю здравствовать! - произнес Иван Иванович, поклонившись на все стороны, с свойственною ему одному приятностию. Боже мой, как он умел обворожить всех своим обращением! Тонкости такой я нигде не видывал. Он знал очень хорошо сам свое достоинство и потому на всеобщее почтение смотрел, как на должное. Судья сам подал стул Ивану Ивановичу, нос его потянул с верхней губы весь табак, что всегда было у него знаком большого удовольствия.

- Чем прикажете потчевать вас, Иван Иванович? - спросил он. - Не прикажете ли чашку чаю?

- Нет, весьма благодарю, - отвечал Иван Иванович, поклонился и сел.

- Сделайте милость, одну чашечку! - повторил судья.

- Нет, благодарю. Весьма доволен гостеприимством, - отвечал Иван Иванович, поклонился и сел.

- Одну чашку, - повторил судья.

- Нет, не беспокойтесь, Демьян Демьянович!

При этом Иван Иванович поклонился и сел.

- Чашечку?

- Уж так и быть, разве чашечку! - произнес Иван Иванович и протянул руку к подносу.

Господи боже! какая бездна тонкости бывает у человека! Нельзя рассказать, какое приятное впечатление производят такие поступки!

- Не прикажете ли еще чашечку?

- Покорно благодарствую, - отвечал Иван Иванович, ставя на поднос опрокинутую чашку и кланяясь.

- Сделайте одолжение, Иван Иванович!

- Не могу. Весьма благодарен. - При этом Иван Иванович поклонился и сел.

- Иван Иванович! сделайте дружбу, одну чашечку!

- Нет, весьма обязан за угощение.

Сказавши это, Иван Иванович поклонился и сел.

- Только чашечку! одну чашечку!

Иван Иванович протянул руку к подносу и взял чашку.

Фу ты пропасть! как может, как найдется человек поддержать свое достоинство!

- Я, Демьян Демьянович, - говорил Иван Иванович, допивая последний глоток, - я к вам имею необходимое дело: я подаю позов^<5>. - При этом Иван Иванович поставил чашку и вынул из кармана написанный гербовый лист бумаги. - Позов на врага своего, на заклятого врага.

- На кого же это?

- На Ивана Никифоровича Довгочхуна.

При этих словах судья чуть не упал со стула.

- Что вы говорите! - произнес он, всплеснув руками. - Иван Иванович! вы ли это?

- Видите сами, что я.