Глава одиннадцатая
Семейная хроника
- А славно ведь у нас тут, на лоне природы? - говорил отец сыну, когда они через огороженную плетнем широкую поляну добрались до соседнего леска, у других попросту называвшегося Яворовщиной от росшего там в большом числе явора (иначе платан или чинара), а Василием Афанасьевичем переименованного в Долину спокойствия.
- Дивно! Никуда бы носу не показал, - подтвердил сын. - И тем досадней ведь, что не нынче завтра придется опять в Ярески, на поклон к старику Трощинскому.
- Без этого, дружок, никак невозможно: надо уважить достопочтенного старца и нашего семейного рачителя. Но до времени-то, впрочем, Дмитрий Прокофьевич еще у себя в Кибинцах, на зимних квартирах.
- Что же он, папенька, так запоздал перебраться в свою летнюю резиденцию?
- А к Ольгину дню, 11 июля, ожидает, вишь, к себе дорогого, именитого гостя - князя Репнина, Николая Григорьевича: тому никак нельзя быть ко дню рождения и именин его высокопревосходительства - 26 октября; так вот Дмитрий Прокофьевич и выбрал день именин своей красавицы-племянницы Ольги Дмитриевны; вперед зазвал уже полный дом гостей. А в миргородских Афинах куда авантажней задать такой фестиваль, где и свой домашний театр...
- И вы, как всегда, будете руководить спектаклем?
- Да, без меня им не обойтись; но, экстренного случая ради, спектакль будет не с крепостными актерами, а любительский - из нашей же братии, дворян. Ставлю я своего «Простака», и сам выступаю в заглавной роли.
- Кому же ее исполнять, как не вам? Ах, папенька! У меня к вам большая просьба...
- Ну, что такое?
- Предоставьте мне одну маленькую рольку, хоть бы дьячка!
- Эк куда хватил!
- Да я в Нежине играл уже в трех пьесах, и с успехом; а нашего «Простака» знаю почти как «Отче наш». Умоляю нас, милый папенька...
- Во-первых, голубчик, роль Хомы Григоровича вовсе не такая маленькая; во-вторых, она уже обещана...
- Кому?
- Павлу Степановичу, с которым мы ее даже прорепетировали.
- О! Я его упрошу уступить ее мне. Только вы, папенька, пожалуйста, не противьтесь; он хоть упрям, как всякий хохол, но добр...
- Побачимо, побачимо, як попадется нашему теляти вовка пиймати. Странное, право, дело: от кого у тебя, Никоша, эта страсть к сцене?
- Очень странно! - рассмеялся Никоша. - Отец терпеть не может театра, а сын им только бредит! Может статься, впрочем, в нашей семье и раньше уже были записные актеры?
- Нет, Бог миловал. Род Гоголей-Яновских старый дворянский<1>, так же, как и род моей покойной маменьки, а твоей бабушки, Татьяны Семеновны: по отцу своему она происходила прямехонько от Якова Лизогуба, генерал-фельдцейхмейстера Великого Петра, а по матери - от знатного шляхтича, киевского полковника Танского, который выселился из Польши также еще при Петре и со славой воевал в царском войске против шведов.
- А правду, папенька, говорят, что дедушка Афанасий Демьянович бабушку Татьяну Семеновну из родительского дома выкрал?
- «Выкрал»! Разве можно, Никоша, о родном деде своем так выражаться?
- А как же сказать-то?
- Похитил.
- Но для чего ему было похищать ее? Родители бабушки, стало быть, были против их брака?
- Стало быть. Дедушка твой хоть и был человек с образованием, потому что окончил Киевскую духовную академию и потом учительствовал, но, по мнению Семена Лизогуба, он все же, как бурсак, был не чета его, бунчукового товарища, дочери.
- Так где же те сошлись так близко без ведома родителей? Дедушка, верно, был вхож в дом Лизогубов?
- Да, он обучал детей у ближайших их соседей и так успешно, особенно языкам латинскому и немецкому, что отец Татьяны Семеновны, совсем молоденькой еще тогда барышни, пригласил его давать и ей уроки.
- Из латыни?
- А уж о сем история умалчивает; вернее же, из немецкого. Известно только, что уроки прервались внезапно: в один прекрасный день учитель переслал ученице в скорлупе грецкого ореха записочку, в коей предлагал ей руку и сердце
- Каков дедушка-то! И бабушка тотчас согласилась?
- Не тотчас. Дело обошлось не без душевной борьбы. Но в конце концов уступила.
- И тайно обвенчалась? Точно как в романе! А родители бабушки что же?
- Что им оставалось? Положили гнев на милость.
- А что, папенька, вы позволите мне еще один вопрос, который меня, как сына, интересует более, чем всякого другого: у вас самих-то с маменькой не было романа?
Черты Василия Афанасьевича приняли торжественно-серьезное выражение. Помолчав немного, он пытливо заглянул в глаза сына и промолвил:
- Романа в смысле ряда занимательных приключений у нас не было, да и быть не могло: я был уже подростком, когда маменька твоя была еще в пеленках; а когда я к ней присватался, ей было всего тринадцать лет. До романов ли тут? Нет, то была простая, но самая светлая идиллия, какой ни Гесснеру, ни Карамзину вовек бы не выдумать.
- Все равно, папенька, расскажите, пожалуйста, как это было! Вы такой бесподобный рассказчик...
- Забавные анекдоты передавать я, точно, умею, но тут, друг мой, дело иное: глубокие, нежные сантименты, для твоего возраста недоступные...
- Но понять-то их все-таки не мудрость какая? Не такой же я малолетний! Голубчик папенька!..
- Гм... В некотором отношении тебе, молокососу, пожалуй, в самом деле небесполезно получить благо-временно понятие о чистых идиллических чувствах, тем более, что - почем знать? - придется ли еще нам с тобой говорить об этом, долго ли еще проживу я?
- Что вы, папенька!
- Да, дружок, все мы под Богом ходим... С чего начать-то?
- А с первой встречи вашей с маменькой.
- Что разуметь под нашей первой встречей? Был я тогда таким вот, как ты, беспардонным школяром. Папенька мой, дослужившись до чина полкового писаря, а по нынешнему - майора, записал меня, по обычаю того времени, чуть не со дня рождения в военную службу, и семи лет я уже числился заочно корнетом. Но воспитывался я, как и папенька, в бурсе. Так-то вот мне, тринадцатилетнему бурсаку, явилась в сновидении Царица Небесная и указала мне девочку-младенца, якобы мою будущую спутницу жизни. Недолго погодя меня повезли к Трощинским в Ярески. Сам Дмитрий Прокофьевич служил тогда еще в Петербурге, и застали мы в Яресках только бабушку, Анну Матвеевну.
- Она ведь вдова его старшего брата, Андрея Прокофьевича?
- Да, и через нее-то, урожденную Косяровскую, родную тетку твоей маменьки, мы и состоим в родстве с Трощинскими. Единственный сын ее Андрей Андреевич состоял уже тогда на военной службе, и, скучая одна в деревне, она взяла к себе на воспитание шестинедельную племянницу Машеньку, дочку своего брата, Ивана Матвеевича Косяровского, служившего в то время в Орле. Как улицезрел я ее тут, младенца, так моментально признал в ней свою нареченную из вещего сна, мигом понял, что вот с кем судьба моя связана навеки... И в таковом-то непоколебимом убеждении я, подрастая и мужая, издали тихомолком наблюдал с тайным восхищением, как малютка из года в год превращалась в прелестнейшую девочку.
- Так маменька уже девочкой была хороша собой?
- Прелестна, говорю тебе! Для меня, по крайней мере, милее ее в целом мире ни раньше, ни позже никого не бывало. Но замечательнее всего была у нее нежность, белизна кожи, за которую бабушка Анна Матвеевна так и прозвала ее «белянкой».
<1> Впоследствии один из биографов гоголя (П.Кулиш) разыскал в летописях указание, что один из прямых будто бы предков Гоголей-Яновских, казацкий гетман Остап Гоголь, отличился в 1655 году в битве при Дрижиполе, а затем был и полномочным послом польским в Турции.
|