Гоголь Николай Васильевич
 VelChel.ru 
Биография
Хронология
Галерея
Семья
Герб рода Гоголей
Памятники Гоголю
Афоризмы Гоголя
Ревизор
Миргород
Мертвые души
Повести
Пьесы
Поэзия
Публицистика
О творчестве
Об авторе
  · Авенариус В. П. Чем был для Гоголя Пушкин
  · Авенариус В.П. Гоголь-гимназист
  · Авенариус В.П. Гоголь-студент
… Несколько слов вместо предисловия о значении биографических повестей
… Глава первая. Плющ и дубок
  … Глава вторая. Как дебютировал новый глава дома
  … Глава третья. Экскурсия в Константинополь
  … Глава четвертая. Как спасся Базили?
  … Глава пятая. Казус Базили - Андрущенко
  … Глава шестая. Нежинская муза пробуждается
  … Глава седьмая. Библиотекарь и альманашник
  … Глава восьмая. Расцвет и разгром «Эрмитажа»
  … Глава девятая. Юпитер плачет
  … Глава десятая. Нравоописательный блин и последние перуны Громовержца
  … Глава одиннадцатая. Deus ex machina
  … Глава двенадцатая. «Ныне отпущаеши раба твоего»...
  … Глава тринадцатая. Тень Пушкина тревожит нежинских парнасцев
  … Глава четырнадцатая. Захандрил
  … Глава пятнадцатая. Около сцены, на сцене и за кулисами
  … Глава шестнадцатая. Переиграл
  … Глава семнадцатая. Нашествие готов
  … Глава восемнадцатая. Нашествие гуннов
  … Глава девятнадцатая. Куколка начинает превращаться в мотылька
  … Глава двадцатая. Застольные разговоры
  … Глава двадцать первая. Опять изучение нравов
  … Глава двадцать вторая. Две будущие знаменитости инкогнито ближе знакомятся друг с другом
  … Глава двадцать третья. Дядя Петр Петрович
  … Глава двадцать четвертая. В летней резиденции «кибинцского царька»
  … Глава двадцать пятая. «Таинственный Карло» оправдывает свое прозвище
  … Глава двадцать шестая. Прощай, Нежин!
  … Глава двадцать седьмая. На отлете из родного гнезда
  · Авенариус В.П. Школа жизни великого юмориста
  · Айхенвальд Ю.И. Гоголь
Оглавление
Ссылки
 
Гоголь Николай Васильевич

Статьи об авторе » Авенариус В.П. Гоголь-студент » Глава первая » Плющ и дубок

Биографическая повесть

Несколько слов вместо предисловия о значении биографических повестей

Зачем писать биографии великих людей в беллетристической форме, которая не может не возбуждать сомнений в достоверности рассказанного? Не мог же, в самом деле, автор узнать во всей подробности чуть не изо дня в день жизнь действующих в его рассказе лиц, записать их разговоры, происходившие тогда, когда и самого-то его еще на свете не было?

Такой вопрос, который иной раз случается слышать, основан на явном недоразумении. Ведь что такой, в сущности, те «подлинные» разговоры, которые мы встречаем не только в разных письменных «воспоминаниях», но и в «настоящих» биографиях? Слово не воробей: вылетит - не поймаешь. Фонограф до сих пор не служил еще для увековечения «подлинных» слов знаменитых людей, стенография применяется пока только в парламентах и судах. Мыслимо ли поэтому, чтобы даже самый добросовестный биограф все, что он лично слышал, мог передать потом дословно? Заботится он, конечно, лишь о том, чтобы сохранить общий смысл слышанного и наиболее характерные фразы и выражения. Беллетрист-биограф же связывает между собою все эти «достоверные» разговоры, все отрывочные, крупные и мелкие события из жизни описываемого им лица, иногда мимолетные лишь, но драгоценные для психолога-художника штрихи и намеки и, читая, так сказать, между строк и недосказанное, то, что, может быть, и не было, но могло быть, вдыхает жизнь в мертвый материал. Так как все существенное при этом, возможно, согласуется с действительностью и вымысел подчиняется правде, то в таком «вымышленном» рассказе, проникнутом одушевлением и живым сочувствием рассказчика к описываемому лицу, лицо это является читателю гораздо ярче, цельнее, да, пожалуй, и вернее, чем в «достоверном», но сухом изложении ученого биографа. Самое же крупное преимущество биографической повести перед биографией для молодых читателей, бесспорно, в том, что для огромного большинства их повествовательная форма несравненно доступнее и без нее очень многим из них осталась бы навсегда неизвестною жизнь тех или других великих людей, с которою ознакомиться должно быть желательно всякому образованному человеку.

В. А.
С.-Петербург, сентябрь, 1897.

Глава первая

Плющ и дубок

Он катил домой на вакации - уже не гимназистом, как бывало до сих пор, а студентом, хотя в той же все нежинской «гимназии высших наук», то есть с трехлетним, в заключение, университетским курсом.

Снова раскинулась перед ним родная украинская степь, на всем неоглядном пространстве серебристого ковыля она так и пестрела полевыми цветами всех красок и оттенков, так и обдавала его их смешанным ароматом, так и трепетала перед глазами, звенела в ушах взвивающимися по сторонам коляски кузнечиками - бирюзовыми, серыми и алыми.

Снова вырос перед ним родной хутор с белою церковью, с приветливо манящими из-за кудрявой зелени красными кровлями и белыми трубами, замелькала новая ограда, раскрылся широкий двор, в который из-за окружающих построек отовсюду врывается зеленое царство; снова Дорогой и Сюська как шальные несутся к нему навстречу с бешеным лаем, и первый из них - датский дог - норовит лизнуть его в губы, а на крылечке, еще более покосившемся, ждут его, как бывало, маменька, сестрички, старушка-няня...

Все то же - да не то. И степь, и хутор, и близкие ему существа на крыльце - все подернуто какою-то серою дымкой, словно наступило солнечное затмение. Да, солнце их затмилось - и навсегда.

Мать рада, понятно, возвратившемуся сыну, очень рада. Но радость эта не бодрая и ясная, как прежде, а нервная, истерическая, затуманенная горючими слезами.

- Миленький ты мой, бесценный, единственный! Нет его уже, нет кормильца! Что-то станется с нами?

- Надо покориться, маменька: воля Божья. Вы только не волнуйтесь так ужасно: на вас лица нет, глаза распухли...

- Диво еще, родимый, что вконец их не выплакала! На нем ведь весь дом держался. А теперь в семье ни единого мужчины...

- Вы забываете меня, маменька.

- Тебя, Никоша?! У тебя, голубчик, и борода-то едва пробивается.

- Дело не в бороде, маменька, а в зрелости. Мне в марте семнадцатый уже год пошел, я - студент и могу, надеюсь, помочь вам тоже кое-какими добрыми советами в хозяйстве.

- А уж как-то мне их нужно, ой как нужно! При папеньке я ни во что не входила. Они с приказчиком все без меня решали. А теперь изволь-ка самой решать. Ведь на Левка-то положиться, сам знаешь, каково: себе на уме, плут изрядный.

- Так вы бы его сменили.

- А коли другой попадется того хуже? Этот-то хоть хозяйство все по пальцам знает.

- Так я с ним серьезно поговорю.

- Поговори, милый, поговори. После папеньки ты у нас все-таки глава дома. Ох-ох-ох, Василий Афанасьевич! На что ты нас, сирот, покинул...

- Ну, полноте, голубочко матусенька, не плачьте!

- Не могу, родной мой. В слезах мне одна отрада, особливо на его могиле. И тебе, Николенька, надо будет ужо помолиться над прахом незабвенного родителя.

- Непременно. Сейчас, как только переоденусь с дороги.

- Иди, миленький, иди. А я тем часом распоряжусь на кухне, чтобы прежде накормить тебя.

И вот он переодет, накормлен и рядом с матерью преклонил колени над отцовскою могилой. Погребен покойный в фамильном склепе около самой церкви. Но над местом его вечного упокоения цветут уже алые розы, небесно-голубые незабудки, а верная ему до гроба спутница жизни окропляет и розы и незабудки неутешными вдовьими слезами.

- Ох, мамо, мамо! Вы просто изведете себя, - говорил сын, украдкой сам утирая себе глаза. - Присядьте-ка тут и расскажите, как вы узнали о его смерти? Это немножко хоть облегчит вам наболевшее сердце.

- Как узнала? - всхлипнула Марья Ивановна, послушно опускаясь на край могилы. - Ах ты, хороший мой! Было то на второй неделе после того, как дал Бог нам еще дочку, а тебе сестричку. Я все поджидала папеньку: не вернется ли скорее, чтоб при себе окрестить малютку. Ан заместо него приезжает вдруг госпожа Голованева, жена доктора, что лечил его в Лубнах: очень-де желательно больному меня видеть. Меня так и сразило: «Ну, значит, ему гораздо хуже, коли вызывает меня к себе еще больную».

- И вы, больная, собрались?

- А то как же? Вместе с Голованевой; но лишь только мы за ворота, глядь, навстречу верховой. Что такое? «Да вот письмо докторше». Взяла та письмо, развернула - вся так и вспыхнула. «Воротимся, - говорит. - Василий Афанасьевич сам скоро будет». Господи помилуй! Что сталось тут со мною...

Голос несчастной вдовы оборвался.

- И потом привезли его тело?

- Привезли... прямо к церкви... Раздался удар колокола... Никогда не забуду этого ужасного звука!.. Хоронить его можно было только на пятый день, так как многое не было еще готово, и до времени его оставили в экипаже. Меня же к нему не пускали, пока не внесли гроб в церковь. Когда я увидела его тут, моего сердечного, в открытом гробу, я точно обезумела. Тетушка Анна Матвеевна, которая, дай Бог ей здоровья, шесть недель ни шагу от меня не отходила, рассказывала мне потом, что я стала громко говорить с покойником, будто с живым, и сама же себе за него отвечала. А когда меня наконец вразумили, что он умер, я стала умолять похоронить меня рядом с ним в склепе.

- Бедная вы!

- Ах, да, совсем, говорю, в уме помешалась. С трудом урезонила меня тетушка - беречь себя для детей. Но нервы мои были до того расстроены, что даже девочек, сестриц твоих, не пускали ко мне. Показали мне их уже много дней спустя, в трауре. Когда я потом вышла в первый раз в сад, мне так странно было, что все-то на своем месте: мне серьезно думалось, что с ним, главой семьи, и все должно погибнуть. Все осталось по-прежнему, но все заботы его обрушились теперь на меня. Он был как дуб, а я как плющ, который льнул к нему и им одним держался. Рухнул дуб - и нет у плюща опоры...

- Я, маменька, еще не крепкий дуб, я - дубок. Но и тот может служить плющу некоторой опорой. В деревенском хозяйстве я мало еще сведущ, но я нарочно взял с собой из нежинской казенной библиотеки пару книг по этой части. Я буду трудиться для вас в поте лица и постараюсь полюбить хозяйство; если человек любит свое дело, то он в нем непременно успеет...

- А при твоих способностях и подавно! - подхватила Марья Ивановна, и в затуманенном взоре ее блеснул луч надежды. - Ты ведь и теперь-то у меня поэт и художник. В последнем письме своем, Никоша, ты обещался порадовать меня опять какими-то новыми работами...

- Да, кое-что у меня для вас есть. Вас это, может быть, немножко хоть рассеет.

Говоря так, он бережно взял мать под руку и повел вон с кладбища. Во дворе у крыльца они наткнулись на маленькую резвую ватагу: впереди старшая дочь дома, тринадцатилетняя Машенька, с торжествующим видом несла в переднике целое гнездо новорожденных котят, за нее цеплялись остальные сестрицы, наперерыв заглядывая к ней в передник, а сзади бежал вприпрыжку конвой из босоногих дворовых девчонок. Единственным удрученным существом во всей компании была большая серая кошка, которая, растерянно распустив хвост, с жалобным мяуканьем увивалась около похитительницы ее бесценных крошек.

- Ах, маменька, Никоша! Что у нас за чудные кошечки! - расхвастались девочки в один голос.

- Дети как дети! - грустно улыбнулась Марья Ивановна. - Посмотри-ка, Никоша, кошечки в самом деле прехорошенькие.

- Но и префалыпивые, бестии! - презрительно отозвался Никоша.

- Они-то фальшивые? - обиделась за своих кошечек Машенька. - Они, душечки, преневинные, ничего еще даже не смыслят.

- Тем хуже: нельзя с них пока, значит, и взыскивать. Ну, пропустите-ка нас.

- А вы куда?

- Никоша вот хочет показать мне свои новые работы, - объяснила Марья Ивановна.

- Никоша, голубчик! Возьми и нас с собою.

- Пожалуй, - снизошел брат. - Только без ваших глупых кошек. Ну их!

- Да куда же мы их денем? Погодите минуточку! Между девочками началось спешное совещание: как им быть? В заключение решено было доверить котят попечению и ответственности старшей из дворовых девчонок Гале.

- А я тоже останусь с Галей! - объявила четырехлетняя Олечка, которой слишком больно было расстаться с дорогими зверьками.

Страница :    << [1] 2 > >
 
 
   © Copyright © 2024 Великие Люди  -  Николай Васильевич Гоголь | разместить объявление бесплатно