Глава вторая
Как дебютировал новый глава дома
Оружие для предстоящего боя на мирном поле деревенского хозяйства действительно отыскалось. Порывшись в библиотеке покойного отца, молодой Гоголь унес оттуда под мышкой к себе в светелку ворох книг, которые с привезенными из Нежина составили на столе его почтенный столбец. Два дня он почти безвыходно прокорпел над ними на своей вышке. На третий, уже «во всеоружии», он спустился вниз в отцовский кабинет и послал за приказчиком.
Всесильный на хуторе Левко хотя и получил за два дня назад от барыни надлежащую инструкцию - подчиняться всем распоряжениям молодого панича, но все-таки был несколько озадачен самоуверенностью и солидностью, с какими принял его безбородый юноша, усевшийся за отцовским письменным столом, в отцовском кресле, вполоборота к двери. Правою рукою небрежно перебирая костяшки лежавших на столе счетов, по которым покойный Василий Афанасьевич имел обыкновение проверять приказчика, панич на развязный поклон входящего милостиво только головой кивнул и прямо обратился к делу:
- Скажи-ка, Левок, но по совести, понимаешь! Все ли у вас на хуторе в должном порядке?
«Оце ще! - смекнул бывалый воротила хуторского хозяйства. - Давно ли, кажись, мальчига по полу на четвереньках ползал, а теперича, на-ка поди, за ночь в мужчину вырос! Аль для храбрости важность на себя напускает?»
И со сдержанною почтительностью он доложил паничу, что «все, слава тебе, Господи, в порядке. День недоедаешь, ночь недосыпаешь, чтобы господам спалось незаботно, спокойно...»
- Ладно! Впредь и мы будем спать только одним глазом, - остановил его Гоголь. - Ужо обойдем с тобою все угодья, все на месте осмотрим и проверим. Наперед же нам надо будет с тобою установить основные пункты, и я вкратце изложу тебе, как смотрят на сельское хозяйство люди науки, то есть люди поумнее и тебя и меня, вместе взятых.
Левко широко глаза раскрыл: «Что-то дуже уж мудрено, по-письменному говорит паныч! Погодим, погодим, что-то набалакает?»
Стал он слушать, но чем дальше «балакал» панич, тем все будто мудренее. Говорил он о том, что нынешней оседлой жизни русского народа предшествовала жизнь кочевая; что кочевник, предпочитая растительной пище животную, пользуется землею не столько для посева, сколько для прокормления своих стад; делаясь же оседлым, он прежние пастбища распахивает под посевы...
- Кстати вот, - сам прервал тут молодой лектор, - ты слышал, конечно, про Робинзона?
- Робинзона? - переспросил приказчик и покачал головою. - Ни! Есть у нас тут по соседству шинкарь Буфинзон, тоже из жидовы...
- Ну, мой Робинзон-то не из жидов, разве что из английских, - снисходительно усмехнулся Гоголь. - Так вот, во время бури на океане выбросило его на пустынный остров, и оказался он там также на положении кочевника...
Сам того не замечая, лектор с возрастающим увлечением стал повествовать о первых опытах Робинзона по скотоводству и земледелию.
- Оце добре, - поддакнул Левок, когда Гоголь на минуту перевел дух в своем рассказе. - А вже ж мы тут в Яновщине не на пустынном острове...
Повествователя как ушатом холодной воды окатило.
- И ничего-то ты, братику, милый, не понимаешь! Васильевка наша - а не Яновщина, сколько раз повторять вам, что мы не поляки! - середи степи тот же пустынный остров. Но что с тобой толковать, чо-ловиче!
- Оно точно, люди мы темные, неученые...
- Ну и слушай, коли раз поучают.
Оставив в стороне частную историю о Робинзоне, Гоголь возвратился к общей истории развития земледелия у оседлых народов, рассказал о том, как постепенно пришли к правильному севообороту, к разведению чужеземных растений, которые, приспособляясь к новому климату, к новой почве, меняют и цвет, и форму.
- Но благоразумный хозяин обращает внимание на то, чтобы растение не выродилось, - продолжал молодой агроном докторским тоном, - потому что одно растение любит больше глинистую почву, другое - песчаную, третье - суглинки или супески...
- И вы, панычу, знаете все сорта почвы! - с видом самого непритворного изумления воскликнул внимательный слушатель. - Велики чудеса твои, о Господи! А мы-то, дурни, сидим тут себе на чистом черноземе, хоть рой вглубь на три аршина, и не ведаем, какая еще там где глинистая, песчаная или другая почва!
«Опять, злодей, срезал! И то ведь, на что ему здесь разные почвы, коли он весь век свой сидит на одном черноземе?»
- Чернозем, строго говоря, даже не почва, - заговорил Гоголь вслух. - Это - перегной растительных и животных остатков. В болотистых местах эти гниющие растения и животные сотнями лет превращаются в торф, на сухих же местах - в чернозем. Иначе сказать, чернозем - созданное самою природою удобрение, а чем гуще удобрение, тем, понятно, лучше.
- Так! - подтвердил Левко и почесал за ухом. - А мы-то здесь - простите неучам! - все удобрение наше кизяком в печи сжигаем, на ветер пускаем.
- Так наперед, по крайней мере, знать будете на поле свозить.
- До последней лопаты свезем. Одна беда вот...
- Ну?
- На черноземе-то хлеб у нас и без того хорошо родится, а как лишнего удобрения прибавишь, так, того гляди, колос поляжет да ржавчина, головня заведется. Как тут быть прикажете?
«Что он, в самом деле, несмышленый младенец или только так прикидывается?»
- А это смотря по обстоятельствам, - нашелся Гоголь, - где почва достаточно жирна, там жиру, разумеется, прибавлять нечего.
- А пахать прикажете?
- Пахать?.. Да для чего, коли чернозем?
- Чернозем, воно точно, да дуже плотный: не пахать, так ничего, поди, не взойдет. Но воля ваша панская...
«Фу ты, пропасть! На каждом слове ловит! Этого доку не перемудришь. Как бы благородным манером отретироваться?»
- Ужо еще потолкуем, когда вместе обойдем поля, - оборвал собеседование Гоголь, приподнимаясь с кресла. - Один еще только вопрос: в нашем пруду ведь не водится раков?
- Ни, панычу, не водятся.
- Между тем это очень прибыльная статья! Французы в Париже зарабатывают себе ими сотни тысяч.
- А возить их мы будем тоже к французам?
- Зачем к французам, коли свой Париж - Москва под боком? Надо только принять меры, чтобы дорогой не поколели, а зиму-то в пруду уже прозимуют.
- Так наконец-то мы тоже познаем, где раки зимуют!
- Ну, это-то, приятелю, ты давным-давно и без меня уже познал. Откосы у пруда обложим каменьями...
- А каменья тоже из Москвы вывезем?
- Гм... У нас их тут, в черноземной полосе, точно, маловато... Ну, так как-нибудь обойдемся. А чтобы вкус раков был нежнее, будем кормить их мясом. Каким вот только - сообразить еще надо.
На тонких губах Левка зазмеилась недобрая усмешка.
- Да утячим, чего лучше? - предложил он. - Уток у нас на хуторе, что- журавлей в небе. Да и огороду от них легче будет. Двух бобров зараз убьем.
- Двух бобров и одну бобриху, - с ударением сказал Гоголь, которому вспомнилось о давнишней контре между приказчиком и старшею скотницей из-за верховной власти над скотным и птичьим двором. Левко, очевидно, был рад случаю насолить своей сопернице. - Чтобы не откладывать дела в долгий ящик, сходи-ка, братику, за обер-скотницей.
- За Ганной? Сходить - отчего нет. Только придет ли вздорная баба!
- А что?
- Да коров сейчас только с поля пригнали и поят.
- Тут ее беспокоить, точно, уже не приходится. Ну что ж, сами к ней побеспокоимся да при сей оказии и коров ее обревизуем.
- А мне теперича можно идти?
- Нет, друже милый, ты пойдешь со мною. Как же тебе, главному ревизору, не быть при ревизии?
Ввиду летнего времени, доение коров на скотном дворе происходило не в хлеве, а под открытым навесом. Работа была в полном разгаре. Из тридцати с лишком коров половина была уже выдоена, остальные в ожидании своей очереди были заняты жвачкой.
- Здорово, титусю! - приветствовал Гоголь «обер-скотницу», женщину дородную, зрелых уже лет и, судя по темному пушку над верхнею губой, мужественного характера.
У двух подначальных коровниц, молоденьких еще дивчин, появление панича вызвало некоторый переполох, так как туалет их был более приспособлен к доению, чем к приему столь редкого гостя. Но начальница тотчас заслонила их своим полным корпусом и подбоченясь, огрызнулась на приказчика: где у него, мол, совесть приводить сюда панича. А затем более мирным тоном предложила последнему убираться вон.
- Добре, бабо, добре! - отозвался панич, благодушно похлопывая по плечу ворчунью. - Я отлично понимаю, что с коровами, как с особами нежного пола, требуется обращение тонкое, деликатное: не пугать, не толкать, чтобы, Боже упаси, не приняли к сердцу и не задержали молока.
- А коли понимаете, то и идите себе своей дорогой!
- Пойду, Ганнушка, как только выясню одну статью, о которой у нас с Левком был вот сейчас разговор. Из домашней птицы ты всего больше уток разводишь?
Из глаз Ганны скользнул ядовитый взгляд в сторону ее старинного недруга. |